Олег Акимов

– I –

Когда-то считалось очень почетным занять кафедру Кембриджского университета, основанную Лукасом, где работал Исаак Ньютон. Например, в прошлом столетии ее возглавлял известный физик Поль Дирак, чем чрезвычайно гордился. Теперь же настали иные времена, когда никому не позволено пренебрегать историческими фактами и нравственными ценностями. Современные историки науки прекрасно осведомлены, что Ньютон, по существу, никогда и не был рациональным ученым и добропорядочным исследователем. Молодые годы он посвятил алхимии, зрелые — теологии, а ближе к старости занимался неприглядными интригами, которые принесли ему высокие административные посты при Королевском Дворе. Поэтому сегодня не многие физики согласятся, чтобы их имя стояло в одном ряду с именем настоящего чудовища, каким был в действительности «гениальный» ученый. Нынешний заведующий лукасианской кафедры, известный специалист в области черных дыр, Стивен Хокинг, в 1988 г. издал книгу под названием «Краткая история времени», которая оказалась весьма востребованной. По данным на начала 1993 г. она переведена на 33 языка (на русском языке она впервые вышла уже в 1989 г., затем еще не единожды переиздавалась). В Великобритании книга выдержала 39 изданий, в США — 59, а в целом по миру, только за 5 лет, она вышла общим тиражом свыше 10 миллионов экземпляров. И вот этот самый читаемый английский автор, попавший в связи с этим в «Книгу рекордов Гиннеса», о своем знаменитом предшественнике отозвался следующим образом:

«Исаака Ньютона нельзя назвать симпатичным человеком. Широкую известность получили его дурные отношения с коллегами; последние годы своей жизни он провел в основном в скандальных спорах. … Ньютон поссорился с королевским астрономом Джоном Флемстидом, который раньше снабжал Ньютона данными для его “Математических начал”, а теперь задерживал информацию, которая требовалась Ньютону. Ньютон не потерпел такого положения, и сам включил себя в руководство Королевской обсерватории, а затем начал добиваться немедленной публикации результатов. В конце концов, ему удалось заполучить работу Флемстида и договориться о ее публикации со смертельным врагом Флемстида, Эдмондом Галлеем. Однако Флемстид передал дело в суд, и суд принял решение в пользу Флемстида, запретив распространение украденной работы. Ньютона разозлило такое решение, и, чтобы отомстить Флемстиду, он убрал в более поздних изданиях “Начал” все ссылки на работы Флемстида.

Более серьезный спор разгорелся у Ньютона с немецким философом Готфридом Лейбницем. … Замечательно, что почти все статьи в защиту Ньютона были написаны им самим и лишь опубликованы под именами его друзей! Спор разгорелся, и тут Лейбниц совершил ошибку, обратившись в Королевское общество с просьбой разрешить противоречие. Ньютон, будучи президентом Общества, назначил для разбора дела “незаинтересованную” комиссию, “случайно” составленную целиком из друзей Ньютона! Но это было еще не все: затем Ньютон сам написал отчет комиссии и заставил Общество его опубликовать, официально обвинив, таким образом, Лейбница в плагиате. Всё еще не чувствуя удовлетворения, Ньютон анонимно опубликовал сжатый пересказ этого отчета в журнале Королевского общества. Говорят, что после смерти Лейбница, Ньютон сказал, что получил большое удовлетворение от того, что “разбил сердце Лейбница”.

Пока шли обе дискуссии [в отношении Флемстида и Лейбница], Ньютон покинул кафедру и Кембриджский университет. Он принял активное участие в антикатолическом движении сначала в университете, а затем в парламенте, и был вознагражден за это назначением на доходную должность хранителя Королевского монетного двора. Здесь он нашел более социально оправданное применение своему коварству и желчности, успешно проведя широкомасштабную кампанию по борьбе с фальшивомонетчиками и даже отправив на виселицу нескольких человек».

Таким образом, англоязычный мир вполне осведомлен о мнении Хокинга в отношении Ньютона. Задача данной статьи состоит в том, чтобы донести до русскоязычного читателя истину об этом «несимпатичном человеке», как деликатно выразился Хокинг. У нас в стране все еще преобладает мнение, что Ньютон был, чуть ли не богом в сфере физических наук, хотя реально он плохо ориентировался в них, если сравнивать его видение мира с видением других исследователей, работавших рядом с ним. На Западе существуют глубокие исследования, проведенные Вестфолом, Холлом, Хернивеллом, Розенфельдом и другими, которые, однако, почти неизвестны российскому читателю. Мы все еще верим проходным учебникам по истории физики или научно-популярным книжкам о Ньютоне, которые писались такими авторами, как, например, Б.Г. Кузнецов. В 1982 году в серии «Мыслители прошлого» он выпустил брошюру, в которой представил английского ученого идеальным святошей. Позднее, в 1987 году, в серии «Жизнь замечательных людей» появилась более правдивая книга В.П. Карцева, в которой приведены подлинные документы периода жизни Ньютона. И, тем не менее, в головах большинства россиян стоит не портрет реального человека по имени Исаак Ньютон, а некая икона легендарной личности, которая ничего общего не имеет даже с эскизным наброском того, кто на самом деле жил и творил свои злодеяния. Понятно, что Ньютон не был обыкновенным человеком. Но, отвечая на вопрос: «кем в действительности он был в науке?» — честным исследователем или злобным монстром исчадия ада — надо выбрать второе.

«Philosophiae Naturalis Principia Mathematica» — «Математические начала натуральной философии» или просто «Начала» Фонтенель называл caput Nili — истоком реки Нил, который в его время был никому не известен. Монументальный труд возник как будто бы из небытия: не было найдено ни одного чернового наброска или хотя бы плана этой огромной рукописи. Между тем в его архивах хранятся десятки тысяч набросков алхимических и теологических работ, которые он многократно начинал писать, но потом бросал. В «Началах», как и в его «Оптике», затронуто множество тем, которые живо обсуждались тогдашними исследователями природы. Однако со временем все физические работы того периода были забыты или даже намеренно уничтожены, так что у недобросовестных историков науки, вроде Эрнста Маха, создалось впечатление, будто кроме Ньютона не было других физиков. «Начала» появились из головы английского ученого подобно появлению богине Минерве из головы Юпитера, но это обманчивое впечатление. Уже названы имена выдающихся ученых, которых Ньютон интеллектуально обокрал, морально или даже физически уничтожил, а затем ньютонианцы вычеркнули их имена из истории науки. Однако, судя даже по короткой заметке Стивена Хокинга, истинное положение вещей постепенно становится достоянием мировой общественности. Этот трудный, но так необходимый процесс восстановления справедливости пока, к сожалению, обходит стороной Россию. Миллионы россиян все еще думают, что Исаак Ньютон — мудрейший человек и гениальнейший ученый всех времен и народов.

– II –

Надпись на памятнике Ньютону, установленном в Тринити-колледже, где он учился и преподавал, сбивает пытливого исследователя с толку, так что у него закрадываются сомнение в отношении его земного происхождения. Она гласит: «Qui genus humanum ingenio superavit». Это строка из Лукреция переводится примерно так: «Разумом он превосходил род человеческий». В том же духе выдержана эпитафия, которая заканчивается аналогичными словами: «Здесь покоится сэр Исаак Ньютон, дворянин, который божественным разумом первый доказал с факелом математики движения планет, пути комет и приливы океанов. Он исследовал различие световых лучей и появляющиеся при этом различные свойства цветов, чего ранее никто не подозревал. Прилежный, мудрый и верный истолкователь природы, древности и Святого Писания, он утверждал своей философией величие всемогущего Бога, а нравом выражал евангельскую простоту. Пусть смертные радуются, что существовало такое украшение рода человеческого».

За фараоновым величием Ньютона на самом деле скрывалась мелкая злодейская сущность, которая через подлую интригу и надменный снобизм только и проявляла себя. Тот, кто попытается проникнуть в психологический мир этого «украшения рода человеческого», ужаснется, какая фальшь стоит за этими высокопарными словами. Если Ньютон чем-то и отличался от обыкновенного смертного, то лишь избытком недостатков. Про него говорят, что он обладал не 7, а 777 пороками. Но почитайте-ка стихи на усыпальнице в Вестминстере, сочиненные Вольтером, который по природе своей поэтической души не сумел разглядеть подлинного лица злого гения. «Существа вечные, служители существа Высочайшего, — писал французский вольнодумец, — вы, окруженные Его светом, вы, покрывающие своими крылами престол Владыки вездесущего среди вас, скажите: не завидуете ли вы Ньютону?» — Завидуют, ох, как завидуют, только не уму его, а императорской славе.

Или вот еще стихотворные строки, приводимые сразу же, как только речь заходит о Ньютоне: «Nature and Nature's laws lay hid in night, // God said, let Newton be: and all was lihgt» («Природы строй, ее закон в извечной тьме таился. И молвил Бог: “Явись, Ньютон!”, — и сразу свет разлился»). Эти строки, принадлежащие «самому изысканному и корректному, более того, самому гармоничному поэту английской земли», как выразился Вольтер об Александре Поппе (1688 — 1744), высечены на мраморной доске над камином в доме-музее Ньютона в Вулстропе. Любопытно, что Попп придерживался взглядов Лейбница — заклятого врага Ньютона.

Кто-то спросит: «А чего, собственно, ждать от погребальных речей и надписей, как не сильных поэтических гипербол?» Да, действительно, их произносят и в отношении людей, куда менее знаменитых. Читая только эпитафии сложно отделить зерна от плевел, правду от легендарного вымысла по многим причинам. В частности, кто из нас сейчас сможет провести отчетливую грань между Ньютоном-ученым и Ньютоном-вельможей, кого из них больше славили? Философ Вольтер, поэт Попп и другие деятели эпохи Просвещения, далекие от науки люди, возвеличивали человека, уже прославленного льстецами и лицемерами. Они не подозревали о мерзостях, совершенных им в сфере науки, и абсолютно не разбирались в физико-математическом предмете, из-за которого его славили. Это касается особенно парижского изгнанника, который огульно чернил все французское и преклонялся перед всем английским. Вольтер, пользовавшийся немыслимой славой в светских салонах, заглушил недовольный ропот европейских ученых. Именно этот дерзкий богоборец и политический игрок сделал из мрачного схоласта-теолога и затворника-алхимика, каковым, по сути, был Ньютон, отца-основателя рациональных знаний о природе.

Эдмунд Галлей предпослал «Началам» Ньютона длинную оду «К знаменитому мужу Исааку Ньютону на сей его труд, математико-физический, великую славу нашего века и народа нашего». Ода начинается словами: «Вот тебе мера Небес и весы божественной Массы, // Вот и Юпитера счет. Утвердив вещей изначалье, // Эти законы свои нарушать всеродящий Создатель // Не пожелал, положив вековечные мира основы… ». Человека, «открывшего … всех вещей изначальный порядок», Галлей просит всячески прославлять: «Оное вскрывшего нам прославляйте со мной в песнопеньях, // Вы, кто питаться при жизни божественным нектаром рады, // Ньютона славьте, ковчег нам открывшего истины скрытой… ».

Может быть, Галлей понимал, что сотворил Ньютон? Ведь он сам был «великим астрономом», в честь которого названа самая известная комета. Как мы убедимся ниже, этому «самому верному слуге» Ньютона тоже нет никакой веры. Все величие Галлея исходило от величия его хозяина, у которого тот служил. Галлей славил Ньютона, прекрасно понимая, что часть его славы достанется и ему. Грандиозный успех, выпавший Ньютону еще при его жизни, можно сравнить разве что с прижизненной славой Эйнштейна. Простолюдины жаждали на него взглянуть, знатные особы искали с ним знакомства, короли и папы добивались его расположения, а впечатлительные светские дамочки, увидев царственный облик гениального ученого, падали в обморок. Ньютон, как и Эйнштейн или Фрейд, имел необычную внешность, умел произвести впечатление на окружающих и ловко пользовался этим.

Джон Кондуит, дальний родственник Ньютона, о нем писал так: «В его действиях и внешних выражениях проявляли себя врожденная скромность и простота. Вся его жизнь была неразрывной цепью труда, терпения, благодеяния, щедрости, умеренности, набожности, благочестия, великодушия и других достоинств, без наличия чего-то противоположного. Он был награжден от рождения очень здоровой и сильной конституцией, был среднего роста [вначале было написано "маленького роста", потом исправлено] и полноват [сначала было "со склонностью к ожирению", потом тоже исправлено] в его поздние годы. У него был очень живой проницательный взгляд, любезное выражение лица, прекрасные волосы, белые, как серебро, голова без признаков лысины; когда он снимал парик, он приобретал необычайно почтенный вид. До последней болезни у него был здоровый румянец, хороший цвет лица. Он никогда не пользовался очками и ко дню своей смерти потерял только один зуб».

Этот парадная картина была написана в благодарность за вознаграждения, которые Кондуит получил от своего прославленного родственника. На самом деле надменный Ньютон был всегда угрюм и недоволен. Мутным взором он обводил присутствовавших и, не говоря ни слова, степенно выходил из помещения. Ни мудрости, ни доброты в его натуре не было; на окружающих он наводил животный ужас. Эта боязнь и, быть может, его чрезмерное высокомерие порождало у малодушных людей чувство раболепного преклонения. Епископ Эттербери писал, что во внешнем виде ученого не было ничего величественного; напротив: «Во взгляде и манерах Ньютона было что-то апатичное, вялое, не рождавшее больших ожиданий у тех, кто его хорошо знал».

Больше всего Ньютон боялся критики своих сочинений. Из опасения обнаружения у себя ошибок, он не стал даже посылать экземпляр своих «Начал» Иоганну Бернулли — наиболее авторитетному математику и физику того времени. Имена своих достойнейших коллег — Лейбница, разработавшего дифференциальное и интегральное исчисление, Гука, открывшего всемирный закон тяготения, Флемстида, первого предсказавшего эллиптический характер кометных орбит, — Ньютон демонстративно игнорировал и, вообще, по отношению к ним был очень несправедлив. К этому эскизному портрету можно добавить еще несколько мазков, которые называются жажда славы и денег, отсутствие всякого благородства и мелочность характера. Для иллюстрации всех этих некрасивых черт приведу лишь один крохотный пример, которых можно отыскать сотни. Ньютон не заплатил ни пенса издателю «Начал», Роджеру Котсу, который проделал колоссальную работу по вычерчиванию многочисленных рисунков и выписыванию сложнейших формул, которыми усеяна рукопись. Это — не просто проявление скупости, это — результат действия целого набора вышеперечисленных качеств.

– III –

Существуют довольно надежные свидетельства о сильных шизофренических сдвигах, наблюдавшихся у Ньютона в период с 1692 по 1694 год. Подозревают, что этот психический кризис наступил под действием случившегося у него в доме пожара, когда сгорели его какие-то важные рукописи. Выдвигалась версия об отравлении Ньютона ртутью во время его алхимических опытов. Однако не так важно, что спровоцировало нервно-психическое расстройство, важно понять, что у Ньютона существовала к этому определенная предрасположенность. Несомненно, прославленный физик обладал шизотимической психикой (по классификации Эрнста Кремера), о чем говорит, среди прочего, соответствующий комплекс его интеллектуальных наклонностей. О его помешательстве сегодня никто б не узнал, если бы не сохранились написанные им сумасбродные письма, посланные им своим друзьям и знакомым. Поскольку психический кризис, случившийся с ним в 50-летнем возрасте, был довольно глубоким и продолжительным, то, зная динамику развития шизофрении, нетрудно предположить, что подобные затемнения ума случались у него и в детские и особенно часто в молодые годы, хотя об этих событиях нет никаких свидетельств.

Чтобы оценить характер и силу умственного расстройства, приведем несколько письменных подтверждений того периода. Начнем с извлечения из дневника Христина Гюйгенса от 29 мая 1694 года. «… Шотландец, сообщил мне, — пишет он в своем дневнике, — что 18 месяцев тому назад знаменитый геометр Исаак Ньютон впал в сумасшествие по причине усиленных занятий или же чрезмерного огорчения от потери, вследствие пожара, своей химической лаборатории и нескольких рукописей… он сделал некоторые заявления, которые указывали на повреждение умственных способностей. Он был немедленно взят на попечение своих друзей, которые заперли его в его доме и лечили, так что в настоящее время он настолько поправил свое здоровье, что начал понимать свои “Начала”…».

О сумасшествии Ньютона можно судить по его письмам. Вот, например, что он написал Пепису 13 сентября 1693 года: «Сэр, спустя некоторое время после того, как г-н Миллингтон передал мне Ваше послание, он убедительно просил меня повидать Вас, когда я в следующий раз буду в Лондоне. Мне это было неприятно; но по его настоянию я согласился, не подумав, что делаю; ибо я чрезвычайно расстроен запутанным положением, в которое попал; все эти двенадцать месяцев я не только плохо ел и спал, но и не имел прежнего спокойствия и прежнее связи мыслей. Я никогда не намеревался получить что-нибудь через Вас или по милости короля Якова, теперь я чувствую, что должен отделаться от знакомства с Вами и никогда впредь не видеть ни Вас, ни остальных своих друзей, если только я смогу потихоньку от них ускользнуть. Прошу прощения за то, что сказал, что не хочу более видеть Вас, и остаюсь Вашим смиреннейшим и покорнейшим слугою. И. Ньютон».

В ответ на это письмо Пепис написал в Кембридж этому самому Миллингтону и спросил его, что стряслось с их общим знакомым. Через две с лишнем недели тот ответил: «Я встретил Ньютона 28 сентября, и, прежде чем я сам его просил, он сказал мне, что написал Вам очень неловкое письмо, которое его очень смущает; он прибавил, что находился в раздраженном состоянии, с больной головой и не спал почти пять ночей подряд. Он просит при случае передать Вам это и попросить Вас его извинить. Он чувствует себя теперь хорошо, хотя боюсь, что находится еще в состоянии некоторой меланхолии. Думаю, нет оснований подозревать, что его разум вообще тронут, и надеюсь, что этого никогда не случится».

Однако два письма к другу Ньютона, Джону Локку, говорят нам о том, что психическое расстройство продолжало прогрессировать. В письме от 16 сентября того же года Ньютон отписал философу следующее: «Сэр! Будучи того мнения, что Вы намерены запутать меня с женщинами, а также другими способами, я был так расстроен этим, что если бы мне сказали, что Вы больны и, вероятно, умрете, я бы ответил, что было бы лучше, если бы Вы умерли. Сейчас я прошу у Вас прощения за этот недостаток чувства милосердия, так как теперь я убежден: то, что Вы сделали, — правильно; я прошу простить меня за то, что дурно думал о Вас, и за то, что представил Вас отклонившимся от пути нравственности в Вашей книге об идеях и в другой книге, которую Вы предполагаете выпустить, так же, как и за то, что я счел Вас за последователя Гоббса. Прошу также прощения за то, что я сказал или думал, что Вы хотите продать мне должность или запутать меня. Остаюсь Вашим покорнейшим и несчастнейшим слугой, И. Ньютон».

Локк догадался, что Ньютон находится в состоянии сумасшествия. Следующее послание только подтвердило эту догадку Локка. «В прошлую зиму, часто засыпая возле камина, — писал Ньютон в присланном через месяц письме, — я приобрел расстройство сна, а летняя заразная болезнь совсем выбила меня из колеи. Когда я писал Вам, я не спал ночью и часа в течение двух недель, а за последние пять дней вообще не сомкнул глаз. Помню, что я о чем-то писал Вам, но что именно я сказал о Вашей книге, не помню. Если Вам угодно будет прислать мне выписку этого места, я Вам все объясню, если смогу. Остаюсь Вашим покорнейшим слугой, И. Ньютон».

Перед нами типичная патология шизофренического типа, сопровождающаяся нарушением ритма сна и бодрствования, которое само по себе при нормальном состоянии психики не может быть причиной умственного расстройства. Мы видим беспокойство и подозрительность Ньютона, его отчужденность от своих знакомых и неприятие близкого друга, которому он самым серьезным тоном пожелал смерти. Придя в относительную норму, Ньютон все равно оставался глубоко шизотимической личностью. Так, например, задолго до расстройства 90-х годов, в феврале 1677 года он в перепалке с Лукасом написал письмо, пропитанное желчной ненавистью.

Ньютон язвительно спрашивал своего коллегу: «может ли один человек заставить другого ввязаться в диспут? Почему я обязан удовлетворять Вас? Кажется, Вы считаете, что и этого недостаточно — бесконечно представлять возражения, покуда Вы не сможете убить меня моей неспособностью ответить на все вопросы или же покуда я не стану достаточно нахален, чтобы не доверять Вашему собственному суждению в выборе наилучшего возражения. Откуда Вам известно, что я не считаю их слишком слабыми для того, чтобы требовать ответа и лишь, уступая Вашей настойчивости, собрался ответить на одно или два лучших возражений? Откуда Вы знаете, какие иные причины, продиктованные благоразумием, могли заставить меня уклоняться от соревнования с Вами? Но я предпочту не объяснять этих вещей подробнее, поскольку не считаю Вас подходящим для дискуссии субъектом и поэтому намекаю Вам на это только в частном письме… Я надеюсь, Вы поймете, насколько мало я имею желания разъяснять Ваши труды на публике; пожалуйста, имейте это в виду, если хотите иметь со мной дело в будущем… ».

Большинство, написанных Ньютоном писем, пропитано подобной желчной ненавистью. Единственное, что письма периода 1692 — 1694 гг. помимо содержавшейся в них раздражительности и враждебности были еще крайне нелогичными и малосвязанными, что однозначно свидетельствовало о помешательстве человека, который их написал.

Ненависть к людям, особенно, к женщинам, постоянная раздражительность естественно распространялась на его коллег по цеху науки. Ньютон не переносил критику в свой адрес и впадал в ярость при случае даже намека на возражение. Всякий аргументированный довод против его теории он рассматривал как выпад лично против него. Он моментально ссорился со своим оппонентом и старался всячески расправиться с ним путем моральной дискредитации и даже физического устранения. Так, например, Гюйгенс 10 июня 1673 года написал секретарю Королевского общества Ольденбургу следующие строки: «… Видя, что он столь ревностно относится к своей доктрине, я не хочу более спорить с ним». Араго в своих «Биографиях» писал: «Ньютон не переносил терпеливо критики и суд других считал оскорблением, что не прилично для великого ученого. Кто прочитает его полемику с Пардиесом, Гуком, Гюйгенсом и Лейбницем, тот согласится с моим мнением и найдет в ней объяснение многих странных обстоятельств».

Боязнь критики была лишь частью трусливой натуры Ньютона, что, однако, многими воспринималось как осмотрительность и осторожность. Страх оскандалиться, предстать перед уважаемой публикой в неприглядном свете часто воспринималась как скромность. «Для полноты биографии, — пишет Араго, — надо упомянуть о скромности Ньютона. Но признаюсь, что касательно этого предмета я не согласен с другими биографами великого геометра. Надо обратить внимание на обстоятельства, которыми мало занимались… Обыкновенно говорят, что Ньютон по скромности своей не спешил издавать в свет свои труды. Он, говорят, боялся интриг, которые преследуют ученую славу, и не хотел жертвовать своим спокойствием».

В частности, оптикой Ньютон занимался с момента построения в молодые годы зеркального рефлектора, за что, собственно, Роберт Гук, принял его в Королевское общество. Но Ньютон не отваживался публиковать результаты, касающиеся света, до 1704 года отнюдь не по причине своей скромности. Он выжидал, пока Гук умрет, ибо большая часть оптических экспериментов и выводов из них была либо подсказана, либо непосредственно выполнена его наставником. «Оптика» Ньютона — это образчик путаного сочинения, в котором его автор, отовсюду надергав сведений, не указал своей собственной модели оптических явлений.

То, что в молодые годы еще воспринималось как застенчивость, в старости проявилось как элементарная трусость. У пугливых людей первоначальный страх за профессиональную репутацию в последующем смыкается с боязнью за все, включая свою жизнь и здоровье. Мания преследования также является следствием этого шизотимического комплекса. «Лорд Брум рассказывал мне, — пишет все тот же Араго, — что во время Севенской войны Ньютон намеревался вступить в драгунский полк маршала Вилляра и что намерение свое не исполнил по случайным препятствиям. Любопытно было бы видеть робкого Ньютона на поле сражения, — столь робкого, что он боялся ездить в карете. Сидя в ней, он всегда держался за обе дверцы. Итак, свидетельство Брума можно считать сомнительным».

Боязнь и непрерывно испытываемый страх выработали в характере Ньютона психическую защиту в виде бронированного панциря из высокомерия и снобизма. Мы не знаем другого такого заносчивого физика, который бы так пекся о своей репутации гениального ученого, обладающего якобы универсальным умом. Араго пересказал один весьма любопытный рассказ Уинстона, из которого видно, как тот на собственной шкуре ощутил свойственную Ньютону адскую смесь неуверенности в себе и кровожадности. Вот его слова: «Ньютон имел характер робкий, подозрительный, и если бы он был жив, когда я написал опровержение его хронологии, то я не посмел бы издать мое сочинение: Ньютон убил бы меня». Кажется, что Уинстон преувеличивает жестокость «славного мужа», но это не так. Ньютон действительно мог отправить на тот свет любого, кто вздумал бы его критиковать. Чтобы в этом убедиться, расскажем еще одну занятную историю, на сей раз в деталях.

– IV –

Вскоре после выздоровления от умственного помешательства, в 1696 году Ньютон становится смотрителем Монетного двора. Здесь он столкнулся с большим ворохом проблем, одна из которых была связана с технологией чеканки монет. Как человек, знающий химию, металлургию и механизированные прессы, Ньютон попытался решить данную проблему самостоятельно. Но у него нашелся научный оппонент, который начал оспаривать технологические процедуры чеканки. Спор перешел все границы вежливости, дошел до оскорблений, причем в него были втянуты многие важные персоны, парламент и даже Королевский Двор. Ньютон, как было сказано, не терпел никаких возражений, тем более обвинений, будто он занимается выпуском неполноценных, чуть ли не фальшивых денег. Была назначена высокая комиссия, которая, однако, признала правоту за оппонентом Ньютона по фамилии Шалонер.

Комиссия заключила, что он «убедительно показал прекрасный метод чеканки денег, который, несомненно, предотвратит фальшивомонетничество». Автор этой передовой технологии чрезвычайно обрадовался и стал подозревать Ньютона в неком злом умысле. В ответ на это «прославленный геометр», как тогда называли «прославленного физика», нанял нескольких квалифицированных сыщиков, чтобы те раздобыли ему компрометирующий материал на Шалонера. Они исполнили свое дело добросовестно, в результате чего Шалонер был обвинен в мошенничестве. Когда он, ничего не подозревая, появился в расположении Монетного двора, Ньютон приказал своим людям схватить его и бросить в тюрьму. Шалонер, естественно, возмутился и поднял шум. Особая комиссия признала действия Ньютона необоснованными и узника выпустили на свободу.

Все это происходило в течение 1697 года, а в 1698 году собралась новая комиссия, чтобы рассмотреть претензии Шалонера о самоуправстве Ньютона. Теперь уже Ньютон подготовился к заседанию комиссии особенно тщательно. Он не пожалел денег на поиск и приобретения доказательств, свидетельствующих о «нечистоплотности» Шалонера, разослал по всей стране гонцов, где когда-либо бывал Шалонер, чтобы те доставили в Лондон «свидетелей его мошенничества». Кто были эти люди, насколько они были честны и неподкупны, никто сейчас не знает. Что было правдой в их показаниях, а что подтасовано и сфабриковано, тоже не известно. Как велось расследование в комиссии, насколько она была объективна, нам опять же судить трудно. Достоверно известно одно, в итоге всех разбирательств Ньютон одержал победу: большинство «свидетелей» и большинство членов комиссии заняли в монетном споре сторону главы Монетного двора.

В конце 1698 года Шалонер был признан виновным и взят под стражу. Больше того, Ньютон как-то ухитрился доказать, что Шалонер является опасным государственным преступником, который будто бы подорвал денежную систему страны. Шалонер, конечно, не признавал себя виновным и молил о пощаде, в том числе просил самого Ньютона. В одном письме, которое он написал ему из тюрьмы, говорилось: «… Я ни в чем не виновен и не знаю, почему меня держат в такой строгости. Возможно, сэр, Вы были очень недовольны мной в связи с этим последним делом в парламенте, но если бы Вы знали правду, Вы бы не сердились на меня, ибо это было задумано другими людьми против моего желания. Сэр, … прошу не держать на меня зла, ибо я уже очень сильно пострадал. Полностью вверяю себя Вашей великой доброте».

Шалонер жестоко просчитался, понадеявшись на доброту и благородство Ньютона; тот был невероятно черств и беспощаден. Малого того, что он подверг Шалонера унизительной пытке заключения в тюрьму, он также распорядился, чтобы к заключенному в камеру посадили соглядатая. Тот донес Ньютону, что Шалонер якобы в сердцах сказал, что «будет преследовать эту старую собаку, смотрителя Монетного двора, пока будет жив». Используя подобные варварские методы, Ньютон, в конце концов, добился того, чтобы несчастного заключенного осудили на казнь. 3 Марта 1699 года Шалонеру был вынесен приговор, согласно которому «государственного преступника» должны были не просто казнить, а умертвить очень страшной и мученической смертью.

Научный оппонент Ньютона, которого тот сделал государственным преступником, был достаточно богатым и влиятельным человеком. Через своих адвокатов он направил письмо королю следующего содержания: «Всемилостивейший государь, меня собираются казнить… худшей из смертей… если только я не буду освобожден Вашими всемилостивейшими руками. Государь, умоляю, отмените это беспрецедентное решение. Дорогой государь, сделайте это благое дело. О! я умоляю Вас сжалиться надо мной. О! ради Бога, если не ради меня, спасите меня от казни, никто не может спасти меня, кроме Вас, о Господи Боже! Меня казнят, если Вы не спасете меня. О! я надеюсь, Бог смягчит Ваше сердце милостью и состраданием… Я, почти казненный, Ваш покорный слуга, В. Шалонер».

Однако эта отчаянная мольба не тронула черствую душу слабого и трусливого короля. Никто не заступился за Шалонера — ни король, ни парламент, ни правительство. Все трепетали перед злым чудовищем и одновременно самым могущественным и влиятельнейшим в стране человеком, каким к тому времени сделался Ньютон. Шалонер казнили и послушайте как!

Смертный приговор вынесенный судом гласил: «Вернуть [из здания суда] его [Шалонера] при содействии констебля в Ньюгейт [тюрьма], оттуда влачить по земле через все лондонское Сити в Тайберн, там повесить его так, чтобы он замучился до полусмерти, снять с петли, пока он еще не умер, оскопить, вспороть живот, вырвать и сжечь внутренности. Затем четвертовать его и прибить по одной четверти тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на лондонском Мосту».

Мы не знаем до конца, был ли в чем-то повинен Шалонер или абсолютно чист перед законом? Предположим «да», тогда заслуживал ли он такого жестокого наказания, на которое его осудили? Сейчас трудно установить истину даже английским историкам-профессионалам. Но одно мы знаем наверняка — все эти инквизиторские изуверства исходили от одного Ньютона. В любой момент он мог остановить варварский процесс: сначала на стадии судебного разбирательства, потом смилостивиться, когда Шалонер сидел в тюрьме, и, наконец, предотвратить столь ужасную и унизительную смерть.

Ничего этого не было сделано. Ньютон — страшное чудовище. Ни до него, ни после него наука не знала такой бесчеловечной натуры, которой был наделен британец. Он внушал леденящий холод всем окружающим людям. Его раздражительный, мстительный и обидчивый характер мог принести непоправимые беды любому, кто приходил в соприкосновение с ним.