Странник

Странник

О, ищущий,

Повсюду, в каждом существе земли

Есть узел противоречия

Точка невозможности

Твёрдая и компактная, как боль,

Тонкая, как последняя нить жизни,

Поразительная.

О, ищущий,

Существуют тысячи лиц у вещей

Тысячи противоречий,

Но это всегда одно и то же

В мире есть лишь одна боль,

Лишь одна печаль во множестве глаз,

Одно место, где всё встречается

Или разделяется,

Если ты найдешь эту точку

Ты будешь жить

Или умрёшь…

О, пилигрим,

Ты идёшь под моим солнцем

Действительно

Всё является солнцем

Только моё отражение вывернуто наизнанку

Каждый жест внизу

Повторяет жест наверху

И всё обнаруживает

Вечную синхронность.

Внезапно, сон последней ночи волной радости чётко вспыхнул в моём уме, яснее, чем эта толпа. Он был живым, интенсивным, компактным, каким жизнь не бывает никогда: тысячи значений, упакованных в лёгкий запах. Я закрыл глаза, позволив подняться образу, я почти вдыхал его. Я полностью проснулся. Аромат образа раскрывался подобно цветку. И каждый лепесток открывал новый пласт ощущения, новую глубину той же самой вещи. Здесь наши ароматы плоски, они означают либо жасмин, либо грязь – они немощны; там они содержат мир. Они - запахи ощущений: страха, ненависти, радости, и фантастически точны. Просто вибрация. У меня всегда ощущение, что жизнь здесь - абстрактная копия истинного образа по ту сторону; ты входишь в неё как в карикатуру; она колет в лицо, она жёсткая, сухая, скрыта маской и ужасно неадекватна.

Я находился в довольно мрачной средневековой крепости – европейском замке, это происходило на Западе – и я шёл вниз по узкой аллее вымощенной огромными каменными плитами. Я всё ещё вижу их – твёрдые, отполированные, неровные, и высокие стены с маленькими, украшенными кованым железом балкончиками, которые, кажется, склонились ко мне. Я гулял, ощущая себя совсем маленьким, посреди мрачной, чужеземной толпы. Эта толпа имела запах. Странная, молчаливо согнувшаяся толпа. Запах подземелья. Я видел себя среди них, совсем маленьким, почти хмурым, как будто смотрел на себя поверх плеч. (Любопытно, в определённых случаях я вижу себя сверху и со стороны, будто вхожу в кого-то более высокого, находящегося позади или выше меня, и я – свидетель. Можно сказать, что я свидетель самого себя. И в этих случаях образ неизгладим, зафиксирован навечно во всех деталях, взглядом, который не приближается. Возможно, он не приближается никогда, а это я время от времени перехожу в этот взгляд.) Я спускался вниз к двери и знал, что внизу находится дверь. Но когда я продвинулся вперёд, я почувствовал, что одет не так, как должен быть одет, что делаю не то, что должен делать, я не похож на них, я принадлежу другому месту и возможно другому времени, я незваный гость, и они пристально смотрят на меня. И их взгляды становятся всё более и более угрожающими и агрессивными. Чем больше я чувствую себя чужим, тем сильнее становится их враждебность. Она поднимается со всех сторон, даже из стен, из камней – каменный мир. И я не знал, что делать. Я отчаянно искал верный жест, правильное слово: стены сжимали меня, я согнулся пополам, наполняясь серостью – это было неприятно. Немая толпа выдавила меня. Моё беспокойство росло и стало затем невыносимым, удушающим, будто моя одежда была ужасно фальшивой, даже лицо и цвет – я был пойман в своего рода карликовое “я”, которое, тем не менее, было мной: я не мог найти ничего, что подходило бы мне, не мог делать то, что они делали; не знал их слов, не знал жестов - всё было угнетающим. И, конечно же, подошёл полицейский, и у меня не было даже паспорта, у меня не было ничего – меня посадили в тюрьму и заключили в эту жуткую каменную крепость…. Внезапно, выпрыгнув неизвестно откуда, посреди аллеи появилась огромная белая лошадь – белая, светящаяся, о! благородное животное, и высокая, настолько высокая, что почти доставала до верхушки стен, доминируя над толпой. Огромная, гигантская грудь. И прежде, чем я успел понять что произошло, я обнаружил себя на её спине, я уносился прочь – это был фантастический галоп. Богоподобный галоп. Всё уступало мне дорогу: толпа, двери, стража – ничто не оказывало сопротивления. Затем, внезапно, открытое, широкое пространство, свобода, чистый воздух. Мои лёгкие были наполнены, я расширился и почти засветился – я вновь обрёл свой рост и свой цвет. Освобождение.

- Вот, пей.

Мы въехали в лес.

- Вставай! парень.

Он держал стакан с чаем.

Вороны вокруг меня хлопали крыльями, место было похоже на бункер.

- Пошли, время, отправляемся в дорогу.

Я смотрел на время, но было всё равно, было ли четверть шестого или семь часов. Отвратительно. Я вышвырнул свои часы.

- Ты скажешь мне, зачем я сюда пришёл?

- Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал, парень? Какая польза от разговоров, ты должен понять…. Понять, не означает знать, это означает занять определённую позицию внутри. Когда придет время – ты поймёшь. Ты и народ в твоей стране, вы видите весь мир сквозь свои бинокуляры и не понимаете ничего.

Я был взбешён – он всегда был дома. Люди были слугами в его дворце. Всезнающий чурбан. А когда он не играл чурбана, он смеялся или читал лекции козам. Это было отвратительно. Фактически, он постоянно находился в засаде, на меня; у меня было ощущение, что он вкручивает в меня винт, миллиметр за миллиметром, и приближается к невидимой точке.

- Это просто, парень. Фактически, всё восхитительно просто. Я собираюсь рассказать тебе…Послушай, однажды, когда я был ребёнком, был кто-то кого я очень любил. Она уехала; её забрали в госпиталь. Я очень страдал. Затем я понял, что это на самом деле неестественно, не видеть её просто потому, что её тело больше не находится рядом со мной. Я хотел видеть её всегда… В конце концов, от лица устаёшь. Тогда я начал напряжённо думать о реке, которую очень любил. Но и от реки устаёшь. Я напряжённо думал о завтра, потому что всегда ждал чуда. Я думал о разных вещах, и всё было там, достаточно было только обо этом подумать – ты толкаешь, расширяешься и затем… видишь.

Его взгляд остановился на стае голубей, затем он закрыл глаза – он ушёл….

- В твоей стране люди не знают как смотреть. Поэтому они всё время изобретают что-то новое, чтобы смотреть на него; изобретают что-то для того, чтобы видеть дальше, видеть ближе, чтобы видеть сквозь, чтобы видеть косо – но их глаза никогда не наполнены, также, как никогда не наполнены их сердца и уши. Вы превосходные изобретатели. Но это не так, вы совсем ничего не изобрели – вы всё сымитировали. Впоследствии люди скажут, что вы были великими фальсификаторами. Но вы не смогли ухватить за хвост Настоящую Вещь… Мир прост, малыш, я говорил тебе, есть только одна вещь, которую нужно найти, а не две: тогда изобретено всё, каждый день и каждая минута дня. Неистощимое изобретение жизни. И ты удовлетворён, удовлетворён всегда, о!

- Ты видишь будущее. Тогда скажи мне, что висит надо мной и надвигается на меня, я это чувствую…

- Но я не вижу будущего, неуч! Я не пытаюсь его видеть. Я вообще не пытаюсь. Голова пуста, и затем она заполняется образом именно в нужный момент. У меня нет никакой мудрости за исключением того, что мне вкладывается в рот.

- Ты скользкий как угорь. Но я хочу знать, понимаешь, я хочу прикоснуться, увидеть.

- Ты увидишь и прикоснёшься. Но ты же не можешь попросить осла прикоснуться к угрю, а? Твой осёл должен будет научиться плавать. Это логично. Ты говоришь: “Я хочу видеть” и затем, ты руками закрываешь глаза, потому что боишься, что это не будет выглядеть как мешок с отрубями. Ты находишься прямо посреди чуда, о, простофиля, и не видишь его! Короче, ты хочешь чего-то другого, оставаясь тем же самым. Кроме того, в действительности люди не просят “чего-то другого”, они просят всегда ту же самую вещь с некоторыми улучшениями, они просят о том, чтобы стать сверхослом. Но они никогда не поймают угря: они только могут создать словарь угря.

- Тогда скажи мне, что нужно делать для того, чтобы видеть.

- Не нужно делать ничего, мой мальчик. Нужно разрушить.

- Что?

- Всё, что мешает.

Внезапно, он протянул руку к голубю.

- Видишь этого голубя… что он делает? Он клюёт известь. Почему? Потому что он собирается откладывать яйца и ему нужна известь для скорлупы. Ему нравиться известь? Нет. Он знает? Нет. Но он действует. Тебе не нравится известь, также тебе не нравятся полисмены, москиты, козлы и … кто знает ещё что. Но тебе нравятся свобода, музыка, птицы, и кто знает, что ещё. Поэтому ты не знаешь и не действуешь. Ты полон своей собственной историей, ты слышишь только собственную музыку. Но я говорю тебе, что когда ты опустошишь себя от своей музыки, ты начнёшь слышать что-то ещё. Ты пойдёшь и клюнешь именно то, что необходимо, и в каждый момент у тебя будет правильная мысль. Когда я говорю “пора”, это значит пора и мне не нужно сверяться с расписанием. Разве я не ждал тебя возле чайной лавки?

На этот раз я был заинтригован.

- Ты знал?

- Нет, идиот! Я совсем ничего не знаю, я действую. Кроме того, это неверно, я не действую: действует “то”. “Я” совсем ничего не делает, оно копирует, имитирует… и делает ошибки.

- Но как…

- О, какой ты тупой! Есть только одна жизнь, малыш. Ничто не разделено, ты и я. Это одна жизнь.

И вдруг, у меня появилось чувство, что в этом есть намного более радикальный секрет, чем божественные видения.

Всё равно, я его ненавидел.

Затем он стал серьёзен. Я даже подумал, что он хочет сказать что-то резкое.

- Я собираюсь куда-то, и это куда-то - везде, и важно быть вовремя, точно, каждую минуту. Потому что если я не буду вовремя здесь, я никогда не буду вовремя нигде.

- Жизнь создана для того, чтобы служить какой-то цели, не так ли? Я не знаю…

- Да. Ты не знаешь.

- А мир и другие? Что ты делаешь для других, а, скажи мне? Ты смеёшься? Какая от тебя польза? Мы находимся в мире для того, чтобы делать что-то, не так ли? Что мы делаем на этих проклятых станциях, я тебя спрашиваю? Посмотри на этого прокажённого, как насчёт госпиталей…

- Госпиталей? Они полны невежественных людей, таких же как ты. Послушай, малыш, в мире есть только одна болезнь; я говорил тебе, мир прост. Пока человек не захочет исцелиться от этой болезни, можно построить миллионы госпиталей, но ничто не будет исцелено. Ты ищешь чего-то другого – хорошо, ты должен избавиться от старья. И самое трудное избавиться не от зла, а от того, что ты считаешь добром. Нет ничего более липкого, чем доброта. Это последнее, что уходит. Это последняя стена и наиболее твёрдая, потому что её не видно. Но если ты не опустошишь себя от своего зла и своего добра, у тебя не будет никакого права на широкую истину. Ты ничего не увидишь, ничего не услышишь, ты не узнаешь ничего, кроме собственного шума и своих добродетелей, которые никогда ничего не исцеляют, даже тебя. Достаточно. Я всё сказал…

Впервые он говорил так долго, и как оказалось, в последний. Кроме того, у меня больше не было никаких вопросов, я был пойман борьбой за жизнь.

(Позаимствованно из книги Сатпрема «Телом земли или Саньясин»)

Меток нет
Запись: Странник
опубликована 30 октября, 2011 в 0:10 и находится в Блоги |
Копирование разрешено ТОЛЬКО С АКТИВНОЙ ССЫЛКОЙ: