Депопуляция населения России вносит тревожную ноту в само обсуждение проблемы. Депопуляция – прямое подтверждение того, что с сохранением народа у нас не очень хорошо. Следует предостеречь от чрезмерного оптимизма в отношении демографических тенденций, которые нас ждут. Эйфория, связанная с подвижками последних лет, в момент вхождения России в один из сложных демографических периодов, вряд ли оправдана.

Остаются другие ключевые факторы, на которые нельзя воздействовать. Ключевые параметры демографической динамики России в ближайшее десятилетие зависят от складывающегося возрастного состава. Главная неприятность – сжатие [возрастной] пирамиды в ее нижней части – следы низкой рождаемости 1990-х годов. Эта «впадина» начинает передвигаться вверх, дыра заполняет главные и с точки [зрения] демографии, и с точки зрения экономики участки возрастной пирамиды. В 2020 году яма будет там, где сейчас выпуклость.

Мы от того, что хорошо, переходим к тому, что плохо. Ожидается рост естественной убыли населения, и [темпы его] будут нарастать. В 2009 году численность населения стабилизировалась, но это было на волне спада. Мы потеряем до 2030 года не менее 11 млн человек, и я бы сказал, что это оптимистический прогноз.

Одновременно с убылью населения будет убывать и численность трудоспособного населения. У нас до недавнего времени был прирост. Самое главное, что к 2025 году, по самому оптимистическому прогнозу, который обычно не сбывается, может появиться небольшой прирост, по всем остальным сценариям будет убыль. Экономике придется работать в условиях сужающегося предложения на рынке труда. Не хочу вторгаться в область экономики, это не моя сфера. Но дела с производительностью труда обстоят непонятно, причем давно. Плохая демографическая ситуация создает препятствия для роста производительности.

Убывающее население будет еще и стареть. Само старение трудоспособного населения – тормозящий фактор. Тормозящим фактором будет и убыль трудоспособного населения: будет расти нагрузка на трудоспособное население, налоговая нагрузка и на бизнес, и на общество.

Кроме того, все-таки производительность труда не может отрегулировать те вопросы, которые связаны с пространственным освоением территории. Центров роста надо больше, чем один, больше, чем одна Москва.

Какие демографические ответы могут быть? За счет чего можно преодолеть [эти барьеры]? Это невозможно сделать за счет роста рождаемости. У нас есть официальная стратегия: к 2020 году выйти на уровень ведущих европейских показателей. Сейчас мы находимся в середине [списка] европейских стран, но это не значит, что мы выйдем на первые позиции.

Но, предположим, что мы этого достигнем. Наша пирамида не позволит такой рост числа рождений до конца третьего десятилетия [XXI века]. Даже самый оптимистический прогноз показывает шевеления на низком уровне. Можно говорить, что они будут чуть выше, чуть ниже, но принципиального решения нет – если нет достаточного числа потенциальных матерей.

Устранение потерь от смертности – куда более реалистичная задача. У нас [публикуется] информация, что Россия находится на уровне Восточной Европы по продолжительности жизни, но, мягко говоря, это не так. Если бы нам удалось сменить траекторию и от низкого роста продолжительности жизни двигаться к уровню Польши и Венгрии, то за это время мы могли бы избежать потерь от смертности и порядка 11 млн жизней за эти годы сберечь.

Основная масса потерь – это мужчины трудоспособного возраста. Высокая смертность, плохое состояние здоровья приводят к тому, что доступный фонд рабочего времени резко сократился. Мы не используем даже тот уровень рабочего времени, который у нас есть. В России рабочее время едва превышает 34 года, затраты на подготовку [работников] просто теряются. У нас огромная смертность приводит к тому, что огромное количество людей не доживает до пенсионного возраста.

У нас поговаривают о повышении возраста выхода на пенсию. С экономической точки зрения это разумно, но не с демографической. У нас продолжительность жизни ниже, чем в тех странах, где возраст выхода на пенсию выше. Просто ссылаться на опыт других стран нет оснований.

Почему мы ресурс снижения смертности не используем, который позволил бы увеличить фонд рабочего времени? У нас низкие затраты [на здравоохранение]: по оценке ВОЗ, по паритету покупательной способности мы находимся в конце длинного списка.

При этом у нас низкая эффективность [медицины]: число врачей растет, а продолжительность жизни с 1960-х годов не меняется. Система здравоохранения живет отдельно, а население живет и умирает отдельно. На одного врача приходится 200 жителей, а в Японии – в 2 раза больше, там меньше врачей. Просто наращивать мощности оснований нет. Это скорее свидетельствует о низкой эффективности. Мне жалко, что этого не удалось сказать в присутствии [вице-премьера Александра] Жукова.

Выбран приоритет – борьба с онкологическими заболеваниями. Мы разработали инструмент, наше ноу-хау, для оценки работы здравоохранения. График говорит, где мы отстаем от других стран по продолжительности жизни. Проблемы смертности локализованы, это подсказывает, как выбирать приоритеты. Если говорить о [болезнях, связанных с] новообразованиями, то у нас ситуация даже лучше, [чем во многих странах]. Но есть болезни системы кровообращения. Если люди умирают от другой причины, то они умирают более молодыми. Проблема – это смертность от болезней системы кровообращения в молодом возрасте.

Так куда надо направлять деньги? Они постоянно направляются не туда, куда надо. Внешние причины являются одним из главных источников нашего отставания [по продолжительности жизни]. Мы в газетах давно боремся со смертностью от ДТП – но это 10%, а что остальные потери? Что это за смерти? Это огромные потери. Самоубийства – на первом месте среди этих причин. Как с этим бороться? Кто занимается проблемой смертности от внешних причин в России?

Не вызывает сомнения, что за обеими раковыми опухолями нашей системы – и за проблемами кровообращения, и за внешними причинами смертности – стоит алкоголь. Это известно, но где борьба? Кто может назвать хоть одну институцию, которая исследует мировой опыт, предлагает – как бороться? Пока [этот фактор смертности] не будет подавлен, мы не увидим результата. Если бы это был простой противник, то он давно был бы подавлен. Специалисты склоняются к тому, что причина пьянства – это структура потребления, преобладание крепких спиртных напитков. Изменение структуры потребления в сторону слабых напитков во всем мире ведется, а у нас, наоборот, структура меняется [в пользу крепких напитков].

Россия приняла огромное количество мигрантов, но это был возврат русского населения, которое выезжало на протяжении поколений. Эта миграция подошла к концу, сошла на нет. Сейчас разрабатывается программа возвращения соотечественников – это пример того, как генералы готовятся к прошлой войне. Миграция нужна в условиях убыли населения, и, хотим мы этого или нет, эта проблематика выйдет на первый план.

Есть острые проблемы, большие риски, конфликтогенность. Происходит смена этнического состава. Та миграция, что у нас была – 65% были русские либо обрусевшие украинцы. Сейчас как раз будет нарастать другая составляющая, так как ресурсы русского населения исчерпаны. Надо думать, как эту миграцию принимать, как добиться, чтобы она не привела к конфликтам. Миграция нужна по разным причинам, в том числе и по демографическим. Вы видели пирамиду с провалом внизу. Можно было бы попытаться отремонтировать этот провал, образовавшийся в 1990-е годы, мигрантами тех же годов рождения. Мы бы решили проблему не только нынешнего дня. Но сейчас это выглядит как научная фантастика. Сейчас на первый план выходят риски, что тормозит миграцию. Но другого ресурса у России просто нет.