Форум : В лесу у костра - #3

Agape, пятница тринадцатое

НЕ БОЖЬЯ ТВАРЬ
(рассказ)

История первая (Не божья тварь)

Граница Германии и Франции. Недалеко от города Страсбург. 1943 год. Закрытый исследовательский центр Ананербе. Проект «Сверх человек».
- Думаю, это не самый удачный из наших экспериментов. – Заявила Мадлен Олбрайт, критично качая головой.
Прикованный цепями монстр уже ничем не напоминал человека. Даже его осанка стала более животной. Суставы ног изогнулись, превратив его в хищника, изготовившегося к прыжку. Брюшная полость затянулась дополнительными тремя парами ребер. Горло скрывала твердая чешуя. Разорвав вытянувшуюся челюсть и выдавив передние зубы, появившиеся клыки обещали стать в бою дополнительным инструментом смерти. Сам череп изменился настолько сильно, что теперь спереди был всего один глаз. Другой, поддавшись чудовищному скручиванию, находился на затылке. Грубая, местами похожая на иголки дикобраза шерсть, покрывала тело этого бывшего человека.
«Ганс 146». Таким было имя созданного монстра. Его отобрали из сотен других, идеальных представителей арийской расы.
- Когда-то его руки ласкали женские груди, а теперь он не сможет даже нажать на курок. – Сказал мужчина в белом халате, изучая пальцы монстра. Их фаланги были лишены плоти. Окаменевшие суставы, превращали изогнутые внутрь кости в острые когти. – А ведь он, наверно, нравился женщинам.
- Не нужно сарказма, доктор Хирт!
- Как скажите, моя прекрасная Мадлен. Солдат!
- Слушаю штурмбанфюрер!
- Сожгите эту неудачу!
Словно поняв, что речь идет о нем, монстр начал метаться по своей камере, пытаясь отыскать выход. Его руки все еще пытались разогнуть прутья решетки, когда пламя, вырвавшееся из огнемета, начало жечь его плоть. Кожа лопалась, мясо шипело, сворачиваясь и обнажая кости, жир капал на пол, а монстр все еще пытался разогнуть стальные прутья. Запах горелой плоти наполнил помещение.
- Сожгите все. – Велел доктор Хирт солдату. – Все, с чем не справится огнемет, отправьте в крематорий.
- И не забудьте навести здесь порядок. – Напомнила ему Мадлен.
Жир, растекался по полу, подбираясь к ее туфлям. Объятый огнем монстр не проронил ни слова. Его скрюченное тело корчилось в предсмертных конвульсиях, а солдат, просунув дуло огнемета между решеток, продолжал поливать его раскаленным пламенем.

***

Мадлен вернулась в свой кабинет. Запах горелой плоти все еще стоял у нее в горле. Скинув одежду, она встала под холодный душ. Мыльная пена была лучшим лекарством от событий прошедшего дня.
Доктор Хирт вошел в ее кабинет, когда она сидела за рабочим столом. Перед Мадлен лежало несколько открытых папок с фотографиями.
- Скоро их будет больше тысячи. – Сказал доктор Хирт, беря в руки папку с надписью «Иван 897».
Открыв ее, он без особенного интереса разглядывал черно-белые фотографии. Изображенный на них уродец когда-то был человеком. Они все были когда-то людьми.
- Мой маленький хитрый шпион. – Доктор Хирт бросил папку на стол. Черно-белые фотографии выскользнули из нее, упав на бетонный пол. – Мне следовало сделать тебя одной из них. – Он провел указательным пальцем между лопаток Мадлен. – Янки номер первый. Как тебе?
- Мы всего лишь люди.
- Не все, моя прелесть. Не все. – Он потянул ее за волосы, заставляя запрокинуть голову. – Как ты думаешь, кто бы мог получиться из нас?
- Ты хочешь попробовать?
- Почему бы мне не начать с тебя, моя Мадлен?
- Не думаю, что ты захочешь спать с монстром.
- Ты права. Я велю Ульриху сжечь тебя, а себе подыщу какую-нибудь еврейку или славянку. Завтра я отправлюсь в лагерь и лично выберу себе новых подопытных.
- Я единственный химик, кто сможет работать здесь
- Незаменимых нет, моя дорогая.
- Доктор Хирт….
- Тшш. – Он приложил указательный палец к ее губам. – Просто молчи.
Потянув за волосы, он заставил ее подняться со стула.
- Моя прекрасная Мадлен. – Его пальцы скользили по ее лицу. – Если бы я был антропологом, то счел бы за счастье иметь твой череп в своей коллекции. Твое лицо идеально.
Он неспешно расстегивал на ней халат. Мадлен молчала.
- Я любил тебя, Мадлен. Любил твое тело. Любил твой ум. А ты…. Ты разбила мне сердце.
Доктор Хирт заставил себя оторвать взгляд от обнаженной груди и отойти в сторону. Не запертая дверь в кабинет открылась.
- Ты не сделаешь этого! – Мадлен смотрела на вошедшего солдата.
- Я уже это сделал.

***

Кожаные ремни больно впивались в ее кожу. Мадлен не могла пошевелиться. Ей было позволено лишь смотреть и слушать. Толстые иглы протыкали ее вены. Темная жидкость, струившаяся по капельницам, попадала в ее кровь. Яд, который она сама же и создала. Рецепты древних, помноженные на мудрость современной науки. Чудесные теории, ставшие чудовищной практикой. Они приносили жжение и боль. Кости. Мадлен казалось, что они теряют свою твердость. Становятся жидкой, бесформенной массой. Кровь. Она заполняла ее желудок. Струилась по кишечнику, словно живое существо. Ее сердце. Мадлен слышала его удары. Теперь лишь они напоминали ей о времени. Изменения нельзя уже обратить вспять. Скоро она станет одной из тех, чья плоть сгодится лишь для огня. Ее жир сотрут с пола, а кости уничтожат в крематории, превратив в золу.
- Выньте ей кляп. – Велел доктор Хирт наблюдавшему за происходящим врачу. – Сделай одолжение, моя прелесть. – Сказал он, безразлично разглядывая обнаженное тело Мадлен. – Расскажи, что ты сейчас чувствуешь?
Его слова были далекими и лишенными смысла.
- Сделай это, ради нашей любви.
Один из лаборантов трясущимися руками поменял сосуд с темной жидкостью. Доктор Хирт нетерпеливо посмотрел на часы.
- Наблюдайте за ней. – Велел он лаборантам и врачам.

***

Он вернулся через пять часов. Короткий сон прогнал усталость. Багровые пятна, покрывавшие кожу Мадлен, рассосались. Еще три подопытных, так же, как и Мадлен пристегнутые к железным столам, негромко рычали. Это были уже не люди. Чудовищный состав, влитый им в кровь, изменил их тела, деформировал мозг, приспособив его к новому образу жизни. Жизни монстра.
- Мадлен! – Прошептал доктор Хирт.
Он смотрел на ее прекрасное обнаженное тело. Его врожденная красота, казалось, стала еще более чарующей.
- Ты меня слышишь, Мадлен?
Она открыла глаза. Очаровательные голубые глаза. Один из монстров на соседнем столе, тревожно задергался. Почуявший самку возбужденный самец.
- Кто-нибудь, уберите отсюда этих уродов!
- Прикажите их сжечь, штурмбанфюрер?
- Нет. Заприте в камеры и наблюдайте.
Когда суета вокруг закончилась, доктор Хирт снова обратил свой взгляд на Мадлен. Никогда прежде он не видел такой нежной кожи у взрослого человека. Она искушала желанием прикоснуться. Ощутить ее бархат подушечками пальцев. Это желание было сильнее здравого смысла. Тело Мадлен вздрогнуло, отзываясь на прикосновение.
- Ты прекрасна. – Прошептал Хирт, проводя пальцами по ее приоткрытым губам.
Теплое дыхание обожгло его кожу. Волнительная дрожь всколыхнула тело.
- У нас получилось, Мадлен. – Прошептал Хирт, борясь с желанием прикоснуться к ней своими губами. – У нас получилось.

***

- Почему ты молчишь? – Доктор Хирт пытливо заглядывал в голубые глаза.
Камера, в которую перевели Мадлен, была небольшой. Пара солдат непрерывно наблюдала за ней сквозь железную решетку. Вместе с ними неустанно дежурил один из лаборантов, записывая все, что происходит с новой подопытной. Иногда приходили врачи и брали на анализ ее кровь, кожу, слюну, ногти. Они измеряли ее череп, делали слепки лица, взвешивали…. Их прикосновения причиняли боль. Их грубые руки, казалось, касаются костного мозга. Терзают его. Их голоса были слишком далекими, а их мысли…. О! Мадлен слышала все, о чем они думают. Непрерывный поток слов и фантазий. Они боялись ее. Сравнивали с тремя монстрами, заключенными в соседних камерах. Теперь это были ее братья. Иногда их мысли долетали до нее. Такие кристально чистые! Они напоминали ей морозную свежесть, клубы пара, вырвавшегося из открытого рта.
Иногда Мадлен приходила в ярость. Она срывала с себя больничный халат, терзавший своей жесткой тканью ее нежную кожу, и стояла посреди камеры, наслаждаясь прохладой каменных стен. Это было все, чего она хотела – стать паром, вырвавшимся изо рта. Затем приходили лаборанты и снова облачали ее в больничные одежды. Снова брали анализы.
- Скажи, что ты помнишь меня! – Шептал ей на ухо доктор Хирт.
Мадлен смотрела на него и видела лишь образ, лицо. Его плоть ничего не значила для нее. Лишь только его мысли. В них он желал ее. Желал все сильнее с каждым новым днем.

***

- Останьтесь здесь! – Велел солдатам доктор Хирт.
Он провел Мадлен в свой кабинет и закрыл дверь.
- Ты помнишь это место?
Он стаял за спиной Мадлен, пытаясь уловить запах ее волос.
- Этот стол? Эти картины на стенах? Подойди. Они всегда нравились тебе.
Мадлен бессмысленно смотрела на нелепое нагромождение разноцветных мазков.
- Что ты чувствуешь, находясь здесь? Что ты чувствовала? Вспомни!
Она молчала. Доктор Хирт осторожно взяла ее за плечи. Ее тело вздрогнуло.
- Не бойся. – Он подвел ее к кровати. – Ты помнишь это место? Ты помнишь, чем мы занимались здесь?
Мадлен снова перестала слышать его голос. Лишь только мысли. Они стучали в его голове, пульсировали набухшей на его виске веной. Эти мысли. Им нужна была лишь плоть. Ее плоть. Тело Мадлен вздохнуло, ощутив свободу. Больничный халат упал к ее ногам. Доктор Хирт осторожно уложил ее на кровать. Его тело было холодным. Он прижимался к Мадлен, наслаждаясь ее теплом. Его поцелуи. Они причиняли ей боль. Небольшая щетина царапала нежную кожу. Он что-то шептал ей. Гладил ее волосы.
- Мадлен!
Их тела дрожали. Одно от желания. Другое от боли. Голубые глаза были закрыты. Она больше не слышала его мыслей. Лишь только жар его тела. Он проникал в ее плоть. Обжигал кожу соленым потом.
- Мадлен!
Его семя. Оно наполняло ее тело. Оплодотворяло ее. Мадлен чувствовала его внутри себя. Чувствовала, как в ней начинает зарождаться жизнь.

***

Ее глаза все еще были закрыты. Доктор Хирт. Он лежал рядом, и она слышала его мысли. Они звенели удовлетворенностью, горделиво вознося свое «я» к вершинам сознания. Ее ребенок. Она чувствовала, как он начинает развиваться в ней. Это приносило смысл. Это меняло смысл ее доселе бессмысленного существования. Выворачивало наизнанку.
Доктор Хирт. Его покой и удовлетворенность сменились болью. Его кости. Они распадались под его плотью. Превращались в желе. Его рука. Он видел, как она, потеряв твердость, безвольно повисла, словно флаг, лишенный порывов ветра. Грудная клетка. Ее мясо и жир, утратив костный каркас, надавили на легкие. Бедра – их больше не существовало. Так же, как и костей ног, ребер, ключиц. Лобная кость. Превратившись в жижу, она растеклась под облепившей мозг кожей. Его сердце. Какое-то время оно еще билось, заставляя вздрагивать прижатую к нему плоть.
Мадлен слышала последние мысли Хирта. В них был только ужас. Ужас и не капли опасности. Таким, она даже полюбила его. Полюбила на одно мгновение – ведь он был отцом ее ребенка, а затем, когда его сердце остановилось, забыла на веки.

***

Мадлен открыла дверь и вышла из кабинета. Солдаты. Ее обнаженное тело возбуждало их. Они боялись и желали ее одновременно.
Мадлен шла по коридору, слыша, как за ее спиной тела солдат падают на пол тряпичными куклами. Камеры. Она слышала голос своих братьев. Они звали ее. Их боль была понятна ей.
Монстры. Они бежали по коридору, расчищая дорогу своей сестре. Их челюсти разрывали глотки, их когти крушили кость. Плоть. Ее рваные клочья устилали дорогу идущих к свету. Новая раса. Она выходила в мир, прокладывая себе путь сквозь кровь и крики.
Новая жизнь. Мадлен несла ее в своем чреве. Несла в старый, уставший мир. Еще не окрепшая и не набравшая сил. Эта жизнь обречена на скитания. Обречена скрываться в тени деревьев и в затхлости подвалов. Размножаться и ждать свой час. Свое будущее, чтобы прийти на смену уставшему человечеству.

Любаша, вот те кот

 Благодарю. Щас я его сразу на авку определю - пусть чертей отгоняет  )))

oratora, ненене, кушает “кусочек пирога и крыночку молока”

ужасный ужас на ночь у огонька

Отпрыск
(рассказ)

Салли, молоденькая горничная, положила на стол недоеденное яблоко и обиженно надула пухлые губки.
   - Джим, это нечестно! Сначала ты обещаешь рассказать нам страшную историю, а потом начинаешь отнекиваться.
   Пожилой негр, сидевший в углу кухни и старательно набивавший старую кукурузную трубку мелко нарубленным табаком, прекратил свое занятие и беспомощно развел руками.
   - Мисс Сойер, пожалейте старика Джима! Ну, сами подумайте, какой из меня рассказчик?
   - Ну-ну, старая лисица! – хохотнул от плиты повар Том, здоровенный детина с волосами морковно-рыжего цвета и лицом, вечно красным от кухонного жара и выпитого виски. – Хватит тебе юлить! Расскажи, а уж я тогда налью тебе стаканчик – у хозяина не убудет.
   Услышав о стаканчике, Джим пожевал губами, а затем нехотя кивнул и отложил трубку в сторону.
   - Хорошо, я расскажу вам о Ричарде Шермане, у которого я служил много лет тому назад. И о пожаре, что уничтожил Шерман-Лейк, поместье массы* Ричарда. О мисс Джулии и о…ребенке, которого она родила, если его, конечно, можно так назвать…
(*Масса – искаженное «мастер», господин. Обращение, некогда распространенное в южных штатах  США среди чернокожих слуг.)
   Так вот, масса Ричард был неплохим человеком, но, что говорится, человеком настроения. Под горячую руку ему лучше было не попадаться.
   Он вообще слыл затворником – после того, как овдовел. А зря, мужчина был видный, да и состоянием не обделен. В Шерман-Лейк – там рядом было небольшое озерцо, отсюда и название – он жил один, держал пяток слуг да нескольких работников нанимал по сезону. Ближайший городишко – Милвертон – находился в паре часов езды южнее, и господин иногда там бывал, правда, очень редко, когда ему наскучивало наше общество. Оно и верно – всякая птица стремится к своей стае.
    Все началось с того, что в Милвертон однажды приехал цирк. Сам я не смог улизнуть на представление, но один знакомый негр из города потом рассказывал, что ничего чуднее он отродясь не видел. Все циркачи – помяни Господи царя Давида и кротость его! – страх да и только, иные и на людей-то не похожи. Он говорил, что видел женщину в три обхвата и с курчавой бородой смоляного цвета. Что у одного мальца, жонглировавшего пивными бутылками, ноги срослись на манер русалочьего хвоста. Что у самого главного, ну, того, что номера объявляет, было не одно лицо, а …полтора, причем эта недоделанная половинка гримасничала и вращала единственным глазом… Экие страсти Господни!
   Масса Ричард смеялся до слез, когда до него дошли эти россказни. Он обозвал всех нас дураками, а сам поехал в город. Старой Нэн, она была чем-то вроде доверенного лица, он сказал, что у него там какие-то неотложные дела, но я думаю, что его просто разобрало любопытство.
   Вернулся он сам не свой. Видите ли, среди этих страхолюдин была одна мисс, которую называли Несравненной Джулией Стар. Во время своего номера она пела и танцевала, и была не только лишена какого-либо недостатка, одна-единственная, между прочим, но и такая красавица, что увидел – и пропал!
   Понятно, что масса Ричард потерял покой. Каждый день он садился на лошадь и отправлялся в Милвертон, чтобы поспеть на вечернее представление. А под конец вернулся не один, а с мисс Джулией. Уж и не знаю, что заставило ее порвать с бродячей жизнью – то ли сам масса Ричард, то ли пачка долларов, которую он небрежно швырнул на арену.
   Но, так или иначе, а у нас появилась новая хозяйка. Мисс Джулия была хорошей женщиной, и мы сразу ее полюбили. И в самом деле, она была прекрасна, как ангел, о которых рассказывал отец Джонсон в воскресных проповедях с кафедры Милвертонской церкви. Одно меня удивляло – так это ее аппетит. За обедом она съедала раза в два больше, чем сам масса Ричард. Ну да это легко понять – цирковая жизнь не очень-то и сытна. Но то, что ее любимым блюдом были бифштексы с кровью – вот этого никто из нас понять не мог. По словам старой Нэн, а она любила все приукрашивать, такие создания должны питаться росой с цветов рано поутру, но никак не плохо прожаренным мясом.
   Жили они хорошо, хоть и не венчались в церкви. Может, это и послужило причиной дальнейших событий – Бог не одобряет греховодников…
   По осени мисс Джулия родила ребенка… Врач, которого масса Ричард привез специально из города, и который уже с неделю жил у нас, ожидая счастливого события, вышел из ее комнаты бледный как смерть. Даже не бледный, а какой-то…зеленый. Я проходил мимо и видел, как у него тряслись руки, и как он приложился к бутылке виски в буфете, опорожнив ее чуть ли не на половину. Старая Нэн, которая помогала при родах, тоже была сама не своя и на наши расспросы отвечала лишь молчанием. Ну, мы и отступились, хотя понимали, что здесь что-то нечисто. Для чего, скажите, надо было запирать дверь в комнату мисс Джулии на замок и постоянно носить ключ с собой? И почему масса Ричард закрылся в своем кабинете и практически не покидал его несколько дней, запретив нам без крайней на то нужды заходить в крыло поместья, где располагались господские комнаты?
   Однажды я нарушил запрет и услышал плач младенца… В семье нас у матери было шестеро и, поверьте, я знаю, как плачут дети! Но эти звуки… В них слышалось что-то липкое и чавкающее… Так чавкает жирная осенняя грязь под каблуком изношенного ботинка. Разумеется, после этого я и на пушечный выстрел не подходил к комнате мисс Джулии…
   После этих событий масса Ричард запил. Он и раньше любил приложиться к бутылке, но теперь с ней просто не расставался – тянул виски, что твою воду. Его не смущало даже то, что мисс Джулия, так и не сумевшая оправиться после тяжелого разрешения, практически не вставала с кровати и никогда не покидала своей комнаты. Сдается мне, он просто посадил ее под замок. А еще мне кажется, что он стал… побаиваться мисс Джулии.
   Мы неоднократно слышали его пьяное бормотание, больше похожее на бред: «Наследник, наследник… Черт возьми, ОНО даже не человек…» Вот такие дела.
   Как-то раз мы все слышали, что он кричал на мисс Джулию, называя ее ведьмой с гнилой кровью, а она только рыдала в ответ. А потом он ее ударил. И снова, и снова…
   Вскоре мисс Джулия тихо умерла у себя в комнате. Горевал ли масса Ричард? Не знаю. Но он сразу же собрался в Милвертон, захватив с собой закрытую корзинку с младенцем – сказал, что не может сам воспитывать ребенка и хочет отдать его в приют. Не по-христиански это, конечно, но господам виднее…
   Вернулся он поздно ночью, весь промокший от дождя и исхлестанный ветром, а еще от него так и било в нос винным перегаром. Старая Нэн заикнулась было, как, мол, в приюте приняли младенца, но масса Ричард так дико взглянул на нее, что она и язык прикусила.
   Не судите, да не судимы будете – говорил Господь. Но, грех нам на душу, если не возникли у нас мыслишки, что до приюта ребенок не доехал, а окончил свои дни в какой-нибудь придорожной канаве… Однако мы, конечно, промолчали.
   Прошла зима. Масса Ричард так и не бросил пить, но все же немного повеселел. Даже иногда заговаривал о новой женитьбе, но мы только отводили глаза.
   Наступила весна.
   Однажды кривой Гарри – он был у нас за сторожа – пришел к хозяину и заявил, что в птичник повадился лазить какой-то зверь, может, хорек, а может и кто похуже. Он душит кур, но следов не оставляет, а дворовые собаки поутру выглядят напуганными и жмутся к ногам, словно ищут защиты от чего-то… Масса Ричард назвал его болваном и сказал, что вычтет все убытки из его жалования.
   Потом пропала кошка старой Нэн – мисс Трикси. Потом кто-то перегрыз кроликов.
   Масса Ричард был в ярости. Но ни бранью, ни угрозами он ничего поделать не мог – мы были объяты страхом. И было от чего, особенно после того, как обнаружили нескольких собак – больших и сильных псов – лежащих в своих закутках с разорванными животами и съеденными внутренностями. Это уже явно был не хорек. И не койот. И не волк. Это было…что-то еще.
   Соседи стали на нас коситься. Поползли слухи, что в Шерман-Лейк что-то неладно, нехорошее это место. Но мы молчали. Даже если мы о чем-то и начали догадываться, особенно после того, как Гарри увидел на мокром песке следы, от которых у него волосы встали дыбом, то все равно молчали.
   А однажды ночью… Я проснулся оттого, что за дверью моей каморки что-то скреблось. Скреблось настойчиво, словно требовало, чтобы его впустили. Взяв зажженную лампу, я шагнул к порогу и тут же услышал, как что-то побежало по коридору прочь от двери, шустро перебирая ножками. И звук был такой, словно ног этих не две… И даже не четыре. Полумертвый от страха, я выглянул в коридор. В лицо ударила волна отвратительного запаха, а в темноту по половицам тянулся липкий след, какой обычно оставляет за собой улитка. Но это была очень большая улитка…
   Разумеется, я никому ничего не рассказал – кому охота прослыть за сумасшедшего? Но потом оно… Знаете, оно осмелело. Практически каждую ночь я слышал странные звуки – не то шлепанье, не то хихиканье, не то царапанье… Другие, наверно, тоже слышали, но не говорили об этом. Мы вообще стали мало общаться друг с другом - окончив работу, сразу запирались в своих комнатах.
   Один масса Ричард ничего не замечал – лежа мертвецки пьяным в своем кабинете.
   Я хорошо помню ту ночь – это произошло на пятницу. Из кабинета хозяина неожиданно донеслись дикие крики, переполошившие весь дом. Я и Гарри кинулись было туда, но дверь оказалась заперта изнутри. А вопли не смолкали – Боже всемогущий, я никогда бы не поверил, что человек способен так кричать!
   - Беги за топором, будем ломать! – бросил я Гарри, а сам продолжил барабанить в дверь и выкрикивать имя хозяина. Лучше бы я отправился вместе с ним – может быть, тогда и не услышал бы этого адского голоса, больше похожего на визгливое кваканье.
   - Пааапа… Пааапа… - хрипел голосок, заглушаемый воплями массы Ричарда. Вслед за тем прогремели три револьверных выстрела, и раздалась новая серия криков.
   А потом весь дом буквально полыхнул, словно стены его были заранее облиты керосином. Кто теперь знает – может так оно и было… Мы насилу успели выскочить, а масса… Он так и остался в кабинете.
   Шерман-Лейк и по сей день слывет проклятым местом. И знаете, что я думаю? Может быть, ОНО все еще ползает там по ночам, ползает по пепелищу, единственному дому, который оно знает, ставшему могилой для его родителей? Все может быть…
   Старый негр пытливо оглядел притихшую прислугу и кивнул Тому:
   - Дружище, так как там насчет стаканчика? Думаю, что теперь самое время…

Праздник Масленицы в этом году отмечается с 16 по 22 февраля.
С Масленицой всех!

Моя бабушка и мама всегда на масленницу пекли очень тонкие блины, назывались эти блины “каравайцы”. Каравайцы настолько тонкие, что жарились лишь с одной стороны, вторая сторона пропекалась сама. Они получались красивые, как будто кружевные, ажурные. А вкусные какие! Съедались только так.

Я подумала, а почему их каравайцами называли? В памяти всплыло песенное: “каравай, каравай, кого любишь выбирай”. Поискала. Оказалось, что “каравай”(коровай от корова) - это свадебный круглый хлеб или жертвенный хлеб вместо коровы приносился в жертву языческим богам:
Тетушка, не скупися,
Масленым кусочком поделися!
Не дашь пирога –корову со двора!

А “караваец” - это круто запечёная каша в миске и выпрокинутая так, что получался круглый “хлеб”. “Каравайцы” - тонкие, праздничные блины для Маслиничной недели, такие тонкие, что солнышко сквозь их “ажур” видно.

Время от Крещения до Масленицы называлось «свадебницей». Если кто-то до сих пор не успел вступить в брак, хотя уже давно пришло время, то в масленую неделю ему или ей об этом напоминали – весело, с шутками и проказами. Например, молодые парни могли на этой неделе украсть себе невесту – это не осуждалось.
Холостякам, у которых брачный возраст наступил уже давно, но они так и не обзавелись семьёй, могли завалить тяжёлой деревянной колодой дверь дома – так, что человек не мог выйти на улицу, пока не заплатит выкуп. В этом баловстве был глубокий смысл: колода символизировала бесплодие – сухое дерево не прорастёт зелёными побегами, как старый холостяк не даст потомства.

Масленица - это здорово! Но не переедайте. Налегайте больше на вкусные чаи. 

Это Масленица идет, блин да мед несет.

По легенде Масляна была рождена от союза Мороза и Весны.  Искра Света скрытая в ледяном обличьи, хрупкая снежная красавица, такой её встречают крестьяне в зимнем лесу и приглашают к себе в деревню, она соглашается прийти, но лишь через неделю и просит хорошенько приготовиться к её встрече. Правда приходит Масляна уже не в образе хрупкой ледяной красавицы, а  яркой, румяной и весёлой девицы-хохотушки. И целую неделю она веселит и заводит народ в гуляньях, “разогревая”(согревая) людей своим задором. Она становится центром веселья и  сама сгорает в хороводном костре, вокруг которого пляшут и водят хороводы люди.. “Гори, гори ясно что бы не погасло”. Прыгая через костёр, люди очищаются огнём от хворей и недугов, наполняя свои сердца  огнём любви и жизни от волшебного костра Масляны.
По славянским традициям во время празднования проводов Зимы, в конце масляничной недели так же сжигается чучело богини стужи и смерти - Морены (Мара Морена). В других интерпретациях её называют - Кострома (производное от костёр).

Но известно так же, что и Снегурочка(из одноимённой сказки) являлась дочкой Мороза и Весны-Красны и тоже её ледяное обличье приносится в жертву Солнцу во имя Любви и Жизни, освобождая Искру, скрытую во льдах. Внешний образ Снегурочки – лёд, застывшая вода, холодная красота. Но в там в толще льда, в самой глубине его спит вечно юная и жизнерадостная “горячая” красавица Жизни. Представлялась Снегурочка всегда в длинных белых одеждах. Её головной убор – восьмилучевой венец, шитый серебром и жемчугом.

Не про неё ли эти строки сказки Пушкина: “.. а во лбу Звезда горит”? Царевна Лебедь? Ведь вот какая поговорка есть про Масляну=Снегурку=Марью Моревну: “краса, руса коса, тридцати братьев сестра, сорока бабушек внучка, трех матерей дочка, ясочка, ты же моя перепелочка.”. Так ведь и Лебедь была сестрой тридцати трёх богатырей, которые “живут в море”.
“Трёх матерей дочка…”. …
Троеликая Мать Мира, Макошь, она же Ладушка- матушка и Леля Лелеюшка. Ведьмы почитают ее особенно. Она Великая мать мироздания- ” это голос твой рев ветров на земле, это голос твой шум волны в океане, звездная даль твой лик, цветы улыбка твоя ..”
У Мокоши много имен называют ее и Макошь, и Мокощ и Мокуша, Жива, Жля, Суравель. Ее день недели Пятница, пятница считается ее днем, иное имя Параскева Пятница.

И блиночков

Масленичная неделя. Подробности о 7 днях масленичной недели. 

http://www.myizh.ru/cache/pancake_day.php